Ведьма смотрела ей в лицо и ухмылялась, чувствуя свою силу.

– Тебе надо было согласиться, – сказала она, вертя в руках заклинание, и космы ее выглядели неопрятно. – Всего лишь сказать «да» – это ведь так просто! А сейчас у тебя в горле стоит комок, не так ли? Ни единого слова не просочится сквозь него, уж поверь, ни крика, ни стона.

Ведьма захохотала, шевеля пальцами, и вдруг достала из ниоткуда золотое кольцо.

– Я выторговала его у русалок, – доверительно сообщила она. – Специально для тебя. Оно из рейнского золота и хранит в себе столько волшебства, сколько и присниться не может. Оно скует тебя надежно, Зена, можешь не волноваться. Даже если мое колдовство однажды сгниет вместе с тобой, кольцо не пустит тебя обратно в этот мир. Ты же знаешь – мертвым тут не место.

Ведьма склонилась над своей безмолвной жертвой, лежащей на подобии кровати, кем-то грубо сколоченной. Кровать та стояла на поляне, со всех сторон окруженной мощными старыми деревьями, за которыми таилось болото. Никому не было прохода в этот лес и не будет: черное колдовство спрячет свою жертву надежно, от любых глаз.

– Дай мне свою руку, Зена, – проворковала ведьма и захихикала, словно сказала что-то смешное. А потом надела кольцо на безымянный палец правой руки, чуть полюбовалась и пробормотала:

– Ты могла бы получить его и просто так, Зена. Одно лишь твое «да» – и миры оказались бы у твоих ног. Все миры, в которых бы ты только возжелала побывать.

Женщина по имени Зена лежала и молчала, скованная проклятием, лишающим всего и сразу. Когда-то она была прославленной воительницей, и одно лишь имя ее повергало в ужас целые нации. Но на своем пути довелось ей столкнуться с северной ведьмой, чьи намерения были так же мутны, как и ее колдовство.

Ведьма пообещала Зене власть над миром живых и миром мертвых. Она пела ей на забытом наречии о безграничной силе и абсолютном могуществе. Алти – так звали ведьму – разводила костры и вела через них Зену, открывая ей проходы в иные вселенные. Алти казалась молодой, но глаза ее были старыми, и Зену завораживало это несоответствие. Однако туман с глаз спал в тот момент, когда Алти потребовала у Зены душу в обмен на свои знания.

Острая сталь не взяла колдунью: она прошла сквозь ее тело легко, будто оно было куском тающего масла. Слишком поздно Зена поняла, что шагнула в пропасть: Алти сдула с ладони горьковатую пыль, и воительница упала без движения, надежно скованная колдовством. А теперь Алти, как черная вдова, плела новую магическую паутину, серебрящуюся в ночи.

Зена не могла двигаться, не могла говорить, едва дышала, но отчетливо слышала любое произнесенное слово, сколь бы тихо оно ни звучало. Внутри себя, в голове, в сердце, в любом кровоточащем от колдовства органе Зена кричала, орала, вопила, клялась добраться до ведьмы и свернуть ей шею. Предчувствие боли пугало: Зена могла справиться с любой раной, но сейчас она была не в состоянии даже просто перебинтовать ее.

– Никто не снимет с тебя кольцо, моя дорогая, – пропела Алти, склоняясь к Зене и полными губами задевая ее щеку, словно в поцелуе. – Ты будешь спать здесь вечно, тлеть в одиночестве и слышать все то, что творится вокруг. Каждый, проходящий мимо, станет заглядывать к тебе, но никому не удастся освободить твое сердце от моего колдовства.

Алти склонилась еще ниже, темный взгляд ее стал совсем черным.

– Потому что никто не станет любить тебя, моя Зена. Живые не любят мертвых.

Сухой ладонью она закрыла Зене глаза.

Ведьма ушла, растворилась в своей дурманной пыли, а Зена осталась лежать на кровати под открытым небом. Какое-то время она слышала шуршание догорающего пламени, потом исчез и этот звук. Осталось только далекое уханье филина да шелест листвы.

День сменялся ночью, затем вновь возвращался и гладил не-мертвую Зену теплым солнечным лучом по щеке. Мимо текло время, уныло и размеренно. Никто не приходил, никто не помнил про Зену. Ярость, обида, гнев – все они медленно дотлевали, становясь ненужными. Зена лежала, не в силах подняться, и мох медленно перебирался с досок кровати на ее кожу. Пролетающие птицы кидали свой помет, ветер приносил сухие листья и колючки, дождь оставлял разводы.

Алти соткала хитрое колдовство. Зена думала, что боль придет немедленно, скрутит, а потом к ней можно будет привыкнуть.

Так не случилось.

Тело Зены умерло, в отличие от разума, и природа возжелала распорядиться с ним по-своему. Колючий кустарник соорудил над воительницей подобие шатра, плющ обвился вокруг конечностей, пророс сквозь них, проделал дырки в гниющей плоти. На начавших выступать сквозь кожу костях распустились причудливые цветы, никогда раньше не росшие в здешних местах. Сложенные на нагрудных доспехах пальцы становились все тоньше, и только тот палец, на котором красовалось кольцо, синел, но формы своей не менял. Помимо пальца нетронутым сохранилось и лицо, лишь кожа на нем истончилась до предела, сильно натянувшись на скулах.

Зена не знала, что именно с ней происходит, но боль проследовала ее постоянно. Со временем Зена научилась игнорировать ее, однако первые дни и даже месяцы были слишком мучительны. Если бы Зена могла – она бы кричала, молила, угрожала, но в воле были лишь мысли, в которых Алти ее не ограничила. Зена бесчисленное множество раз представляла, что сделает она с ведьмой, когда выберется. А сомнений в том, что однажды колдовство развеется, у Зены не было никаких. Алти сказала, что сила любви не освободит ее, но сила ненависти столь же велика, она тоже умеет точить камни.

Зена не могла открыть глаза, и слух ее стал совершенным, заменив одно чувство на другое. Она слышала, как где-то заяц бежит по лесу; как капля росы сползает с травинки; как недовольно гудит шмель, и летит в небе птица. Шипы проросли сквозь сердце и легкие, жестокое солнце высушило кожу и выбелило кости, черные волосы поредели и облепили череп, обрисовав очертания. Зена не знала, сколько прошло времени и сколько пройдет еще, но однажды услышала звонкую песенку, донесшуюся издалека.

Голос был молодой и девичий, он пел о веселом гусляре, умевшем напевами своими управлять погодой. Зена не питала иллюзий: она помнила, что все, кто забредал сюда, обходили болото, а значит, и ее тоже. В дреме своей Зена провожала одного заплутавшего странника за другим, и после каждого на костях ее распускался новый цветок. Впрочем, некоторые путники все же доходили до нее и пытались стянуть кольцо, но ничего у них не вышло.

– Ай! – донеслось с болот, и Зена вяло встрепенулась.

– Ой! – донеслось вновь, а следом раздалось бульканье. Останься у Зены еще хоть что-то внутри, она, возможно, обеспокоилась бы, не утонет ли девушка, но сердце было разодрано в лохмотья.

– Ай! Ой! Ух!

Зена почти разозлилась, что покой ее столь бесцеремонно нарушили. Птица, сидящая на колючем кустарнике, встрепенулась и улетела, словно почувствовав злость. Затем все стихло.

Зена подумала, что девушка утонула, и обрадовалась. Но не успела она вновь задремать, как звонкий голос произнес:

– Ах! Кто это здесь?

– – –

Габриэль никогда не забредала так далеко в лес, но в тот день все пошло наперекосяк. Сначала она потеряла сестру, пойдя с ней разными дорогами. Затем тропа кончилась, а подлый камень, торчащий из-под земли, заставил Габриэль уронить корзинку и рассыпать ягоды. Новое платье порвалось, зацепившись за корни, а в волосы набилась сухая листва. Раздосадованная, уставшая, голодная Габриэль брела вперед, не думая о том, что следовало бы повернуть назад, ведь так она только дальше уходила от своей родной Потейдии.

Начало темнеть. Чтобы отпугнуть всяких лесных зверей, Габриэль запела и сама не заметила, как песня подняла ей настроение. Не заметила она и того, что впереди было болото. К счастью, оно наполовину высохло – год выдался засушливым, – и Габриэль сумела выбраться без потерь, разве что вот с подолом платья пришлось проститься окончательно.

А потом она обнаружила ее.

Впрочем, сначала Габриэль не поняла, он это или она. В сплетении колючих ветвей лежали останки, и с первого взгляда было не определить, мужские или женские. Побуревшие от времени доспехи, поросшие мхом, ясно указывали на то, что человек при жизни был воителем, а когда Габриэль подошла поближе, то увидела, что воительницей.

Мертвец не испугал ее. Габриэль была крестьянкой и со смертью дело имела чаще, чем хотела бы. Да и что бояться мертвых? Они уже не встанут. А вот живые…

Габриэль показалось странным, что женщина лежит тут так долго, и никто ее до сих пор не обнаружил. Долго, потому что растения успели пробиться сквозь плоть и расцвести. Лишь одно смутило Габриэль: несмотря на то, что тело сгнило, лицо мертвой женщины все еще было целым и красивым. Закрытые глаза не запали внутрь, из глазниц не высовывались черви, на месте носа не зияла дыра, а губы не сожрали птицы.

Габриэль, забыв о том, что наступала ночь, склонилась над импровизированным ложем, пользуясь последним солнечным светом, чтобы рассмотреть женщину.

– Наверное, тот, кто соорудил тебе такое красивое место для вечного сна, очень любил тебя, – прошептала Габриэль.

Ночь она провела рядом с женщиной, справедливо рассудив, что если труп еще не растащили дикие звери, то они и сегодня сюда не сунутся. А утром, едва забрезжил рассвет, Габриэль двинулась в путь. До Потейдии она добралась быстро и никому не сказала о своей странной и неожиданной находке.

На следующий день она вернулась. И принесла с собой нож: ночью мертвая женщина хранила ее покой, следовало отплатить добром.

Сначала Габриэль занялась плющом. Она освободила от него ноги и руки женщины, бесстрашно вытянула зеленые нити, проросшие сквозь тело, и выбросила их в сторону, впоследствии запалив неплохой костер. Это заняло у нее довольно много времени, потому что плющ не желал сдаваться, но и Габриэль не планировала уступать. Связав за спиной свои светлые волосы, чтобы они не мешали, Габриэль усердно трудилась, пока не увидела, что солнце вновь касается одним боком верхушек деревьев. Тогда Габриэль ушла, вслух пообещав вернуться: она не знала, почему, но ей казалось, что женщина слышит ее. Габриэль не понимала, зачем бы ей навещать давно сгнивший труп, но что-то привело ее сюда однажды, а значит, нельзя просто так взять и оставить женщину здесь одну, ведь она в одиночестве явно провела слишком много времени.

На следующее утро Габриэль ахнула, увидев, что труд ее пошел насмарку: плющ не только вернул себе свои позиции, но и укрепил их, обвившись вокруг женщины двойным узлом.

– Вот я тебе! – пригрозила ему Габриэль и, проделав все то, чем она занималась вчера, немедленно сожгла остатки зелени.

На третий день все повторилось. И на четвертый.

На пятый Габриэль принесла с собой соль, самую обычную, и посыпала ею тело.

Плющ больше не появился.

Довольная своей победой, на шестой день Габриэль занялась цветами. Она методично срезала все бутоны, осторожно вытащила из останков стебли и убедилась в том, что обнаружила все корни. Но цветы оказались не столь настойчивы, как плющ, с ними возни было намного меньше. Бутоны Габриэль аккуратно сложила вокруг женщины, а один, особенно красивый, попыталась вложить в негнущиеся пальцы, от которых мало что осталось. Вот тогда Габриэль и обнаружила кольцо.

Она не придала бы ему значения, не выгляди палец, на котором было это кольцо, почти нормальным. Плоть всего лишь посинела, как если бы кольцо было чуть маловато при жизни. Габриэль нахмурилась и перевела взгляда на лицо женщины, также не тронутое разложением.

– Тебя словно кто-то заколдовал, – посмеялась она и оставила кольцо в покое, ведь ей оно нужно не было. А женщине его наверняка подарил возлюбленный.

Приведя в порядок импровизированную могилу и оставив сверху кустарник, давно служащий своеобразной крышей, Габриэль не прекратила приходить. Она появлялась на болоте каждый день, ровно в полдень, приносила свежие цветы и придирчиво осматривалась, следя за тем, чтобы никакие больше растения не тревожили покой женщины-воительницы. Через пару недель какой-то особо упорный побег плюща все же выполз наружу и обвился вокруг головы женщины подобием короны.

– Я стану звать тебя королевой воинов! – торжествующе сообщила своей мертвой подруге Габриэль, увидев это.

Возражений не последовало.

Прошло лето, наступила осень, а Габриэль продолжала приходить на болото. Женщина оказалась отличной собеседницей: она никогда не перебивала, не возражала и соглашалась с теми решениями, которые принимала Габриэль. Габриэль рассказывала ей свои горести и радости, приносила вести из большого мира и поправляла одеяло, которым однажды накрыла женщину, когда ей показалось, что та мерзнет.

– Интересно, какого цвета у тебя глаза? – задумчиво проговорила как-то Габриэль.

Она сидела на краю ложа, усыпанного маргаритками, и изучала лицо своей королевы воинов. За столько времени Габриэль успела привыкнуть, она перестала замечать торчащие кости, лохмотья задубевшей кожи и отсутствие дыхания. Все внимание свое она отдавала лицу женщины, с каждым разом все дольше задерживая на нем взгляд.

Габриэль успела придумать легенду, по которой женщина очутилась здесь. Конечно, все дело было в великой любви, но возлюбленный королевы воинов давно умер, некому теперь было приходить сюда.

Кроме Габриэль.

– Ты, верно, была первой красавицей в своем городе, – с восхищением говорила Габриэль и гладила черные тонкие волосы. Однажды она коснулась щеки и поразилась тому, что плоть почудилась теплой. Тогда Габриэль коснулась другой щеки – и вновь тепло! Ей хотелось коснуться и иных частей тела, но всех их уже не существовало, кости же были холодны и мертвы.

Габриэль не было противно, она давно перестала считать женщину трупом. Для нее королева воинов всего лишь спала, тем более, что до шеи она была прикрыта, а значит, Габриэль смотрела только на лицо, сохранившее красоту.

Близилась зима, Габриэль стала кутаться в теплые одежды, но ни разу не пропустила ни единого дня. По-прежнему она приходила к королеве воинов, только вот вместо цветов теперь приносила разноцветные листья.

А однажды прибежала в слезах.

– Меня хотят выдать замуж! – плакала она, стоя на коленях и уткнувшись лбом в охапку листьев, накрывших женщину. – Отец договорился, что свадьба состоится в следующем месяце, а после я уеду отсюда! Я не хочу уезжать, не хочу оставлять тебя!

Габриэль не думала, что странно с ее стороны столь сильно привязаться к мертвецу. Королева воинов стала ей родной, Габриэль не мыслила своей жизни без нее. Здесь, среди болот и старых деревьев, никто не искал девушку, никто не мешал ей.

В тот день Габриэль много плакала и ушла только тогда, когда скрылось солнце. А на следующий день появилась под вечер. Лицо ее было заплаканным, но решительным.

– Я знаю, – прошептала она, подойдя к королеве воинов, – ты остановила бы меня, если бы могла.

Ответом ей было молчание. Тогда Габриэль, чуть помедлив, наклонилась и осторожным поцелуем коснулась щеки королевы воинов.

Налетевший ветер сдернул покрывало, обнажил сложенные на груди руки. Габриэль всхлипнула и посмотрела на блеснувшее кольцо. В голову пришла безумная мысль о том, что королева воинов хочет отдать его ей.

– Ладно, – кивнула девушка и вздохнула, думая, что оно все равно не снимется.

Снялось. Слетело легко и просто. Габриэль ахнула и засмотрелась на него, залюбовалась так, что очнулась только тогда, когда услышала выдох.

Королева воинов смотрела на нее, и глаза ее были синие, как небо.

Мертвая плоть принялась наливаться силой, мясо наросло на кости, покрылось кожей, сердце забилось, исторгнув из себя шипы, грудь приподнялась, наполняя объемом доспехи, волосы перестали выглядеть как пакля.

– Меня зовут Зена, – хрипло проговорила женщина, поднимаясь. – Но «королева воинов» мне тоже нравится.

Она протянула руку.

– Верни мне кольцо.

Испуганная Габриэль, думая, что неверно истолковала увиденное, выполнила просьбу. Зена долго смотрела на побрякушку, затем размахнулась и выкинула ее прочь.

– Это была история не о любви, – сказала она, вставая на подгибающиеся ноги. – Это была история о ведьме. И о ее ненависти.

Зена ухватилась за плечо Габриэль, подтянула девушку к себе и пытливо всмотрелась в широко распахнутые зеленые глаза, ища в них то, что вернуло ее к жизни.

– О ненависти? – пролепетала Габриэль, не зная, что делать, что думать, что говорить. Бояться было поздно, да и не страшно было совсем.

Зена улыбнулась ей.

– Да. Но мы с тобой напишем новую историю, – она склонилась к Габриэль, задев ее губы дыханием.

– О любви.

Конец